Однажды Володя звонит:
— Герман, меня вызывают на Петровку. Ты там всех знаешь — выясни, пожалуйста, зачем.
Я стал разыскивать заместителя начальника ГУВД, звонил даже в машину, но безрезультатно (потом выяснилось, что у него изменился номер). Советую Володе:
— Ты иди узнай, в чем дело, а потом разберемся.
Он пошел. Начальник какого-то отдела говорит:
— Что же вы, Владимир Семенович, сочиняете антисоветские и хулиганские песни?
— Ничего подобного я не сочиняю.
— Как это — не сочиняете? Вот послушайте, — включает магнитофон.
Володя слушает:
— Это не я пою.
— Как не вы?! Ваш голос! — а там хулиганские песни вперемежку с Володиными.
— Даже вот эта песня моя, она не антисоветская и не хулиганская, но пою не я.
— Как же не вы!
— Не я! Делайте экспертизу! Можете вы определить: я это или не я? Это не я пою!
Вернулся, рассказал мне. Я дозвонился большому начальнику, говорю:
— Вот, вызывали Высоцкого, а это не он пел. Делайте экспертизу.
Тот начинает, что это дорогая процедура и длительная, месяца два...
— Все равно. Такое обвинение!.. Делайте!
— Но ясно же, что это он пел!
— Нет, не ясно! Это не он!
— Ладно.
Сделали экспертизу. Позвонили, извинились.
Я потом Володю спрашиваю:
— А ты знаешь, кто это пел?
— Да один .... из Ленинграда, — назвал мне какую-то фамилию.
— Ну, и ты его не продал?
— Да нет, конечно. Что я его буду продавать! Это уж если бы надо мной суд состоялся, тогда, может быть, встал бы такой вопрос.
А позже и Володя мне помог. В 1975 году я уходил из госпиталя и искал другую работу: пришел новый начальник, с которым мы не срабатывались. Володя узнал об этом, позвонил:
— Слышал, Герман, у тебя проблемы.
— Да, Володя...
— Может, я тебе помогу. Завтра-послезавтра позвоню.
Звонит:
— Слушай. Я договорился с главным хирургом Москвы. Теряев Владислав Георгиевич — ты его знаешь?
— Знаю, что он главный хирург.
— Он сказал, что тебя знает, просил заехать. Вот его домашний телефон.
Я позвонил, потом заехал к нему домой. Сели, поговорили. Теряев сказал, что у Каширского шоссе открывается 7-я больница, там набирается команда, он поговорит с главврачом. Главврачу я подошел, и через полгода открывал эту больницу, хирургические отделения. В этом помог Володя. Сам он там не лежал, заехал по пути один раз.
Потом произошла ссора Лили с Мариной. Марина пригласила их с Аликом в Париж и оставила одних, сама уехала, после чего Лиля прекратила с ней всякие отношения. В связи с этим мы с Володей долго не перезванивались. Но однажды случайно встретились на станции техобслуживания «Мерседесов» у ВДНХ. Он ко мне бросился: «Герман!..» Мы даже расцеловались. Поговорили по-дружески: «Как твои дела?» — «Как твои?» И все началось сначала.
А с сердцем получилось так. Володя приехал из Франции. Через некоторое время позвонил. Спрашиваю:
— Как там в Париже?
Он рассказал без подробностей.
— А как ты себя чувствуешь?
— Да знаешь, у меня, наверное, что-то с пищеводом. Такое впечатление, что вот тут (за грудиной) что-то мешает.
Я сразу понял: сердце.
— Володя, ты должен приехать ко мне в больницу!
Договорился с профессором-кардиологом Соловьевым, мол, у Володи что-то с сердцем:
— Я думаю, стенокардия, другого ничего там быть не может.
— Конечно. Сделаем электрокардиографию, посмотрим пищевод, чтобы исключить его поражение...
Накануне Олимпиады у них установили прекрасную аппаратуру. Жду Володю — он не приезжает. Потом договорились снова, но повторилось то же самое.
24 июля вечером я приехал к Алику, спрашиваю:
— Как Володя себя чувствует?
— Мы виделись утром, все нормально. Ты позвони ему.
Начинаю звонить, звоню весь вечер каждые 15-20 минут — занято. Причем, я знаю, что Володя не любит говорить по телефону, не бывает такого, чтобы сидел, трепался. Знаю, что Марины нет... Разве что трубку неправильно положил.
Последний раз попытался дозвониться без четверти двенадцать. Говорю:
— Саша, пойдем сходим, — а они жили в одном доме. — Пошли!
— Да ну, что ты пойдешь. Позвони завтра. Я его видел сегодня.
А назавтра мне позвонила Лиля и все рассказала. Я приехал на Грузинскую в 8 часов. Был Любимов, Сева, еще кто-то. У дома огромная толпа, на этаже тоже. Володя лежал в свитере. Мне показали ампулы, которые делала «скорая». Что-то вроде анальгина, папаверина, димедрола, что обычно вводят при болях в сердце. Был там и реланиум.
Характер его болей за грудиной позволяет предположить, что смерть наступила от острой сердечной недостаточности.
«Скорая» приезжала дважды, кололи эти лекарства, оба раза предлагали ехать в больницу. Он отказался: «Нет, завтра меня заберут в Склифоссовского». И вы знаете, сейчас у меня такое чувство: если бы я зашел, Володя был бы жив. Я бы сказал: «Володя! В больницу!» — и ко мне бы он поехал.
А теперь у меня эта боль — прямо камень на душе.