Этот сайт носит некоммерческий характер. Использование каких бы то ни было материалов сайта в коммерческих целях без письменного разрешения авторов и/или редакции является нарушением юридических и этических норм.

После обнародования Ю.Гуровым копии автографа текста В.Высоцкого «Новые левые...» привлекший к этому факту внимание общественности (как в своем блоге, так и за его пределами) И.Симановкий заметил: «Что касается самого текста, вопросов тоже хватает. Например, кажется, во всех интернет-источниках, которые мне попадались, одна из строк выглядит так: «не разобраться, где левые, правые», в то время как на автографе видно три варианта и незачеркнутым является «Я сомневаюсь, что левые — правые» — совсем другой смысл, правда? С другой стороны, это явно первый вариант, а те, что сбоку и снизу — последующие. Мне он нравится больше нижнего (хотя «Ох, сомневаюсь», по-моему, еще больше в русле всего стих-я), но какой же давать как основной? Это вопрос к высоцковедам, комментарии которых я рассчитываю получить и поделиться с вами». В качестве такого комментария И.Симановскому была предложена приведенная ниже заметка, вызвавшая небольшое, но заинтересованное обсуждение, наиболее интересные моменты которого также приведены здесь.

 
Что происходит «в глуши и в дебрях» адронного коллайдера, не всякий физик объяснит. Точнее, не всякий лирик воспримет. А текстология — наука наглядная: имеет дело с тем, с чем сталкивался и технарь, и гуманитарий — например, когда оба бок-обок корпели над школьным сочинением. Недоступных человеческому глазу процессов текстология не описывает, и потому общее представление о ней можно дать даже в двух словах.

Итак, не слишком упрощая, одна из основных задач текстологии — установление той редакции текста, которую автор именно и хотел бы видеть обнародованной, дай ему волю. Авторская воля — вообще высшая ценность для текстолога, и коль он ее, паче чаяния, не соблюдет — это либо трагическая ошибка, либо научное преступление. Конечно, автор, мог и вовсе не желать публиковать написанное, считая его, к примеру, безнадежно неудачным либо незаконченным. Что ж, если текстологу станет ясно такое положение дел, его основной задачей будет выявление той редакции текста, которая явилась для автора (именно для автора!) вершиной творческой работы над конкретным произведением.

Для установления авторской воли необходимо максимально тщательно изучить историю текста. Здесь наработаны самые разные методы, применяемые в разных случаях сообразно конкретной ситуации. Причем стоит учитывать как общие закономерности, так и авторские (присущие индивидуально данному литератору), а также — ситуативные. Пример общей закономерности: если текст прервался посреди листа, это значит, что автор закончил некоторый этап работы над ним. Пример авторской: торопясь зафиксировать полет своей мысли, А.С.Пушкин порой не дописывал слова (и даже строки) до конца. Пример ситуативной: текст мог прерваться вопреки творческой воле автора — скажем, с визитом нежданного гостя.

Общие закономерности предполагаются по умолчанию. Авторские допускаются, если их существование предварительно научно обосновано. Ситуативные рассматриваются, когда текстолог имеет конкретные основания предполагать, что текст записан (продиктован, отредактирован и проч.) в нестандартной ситуации.

Давайте в порядке импровизированного мастер-класса рассмотрим доступную нам в ксерокопии запись В.С.Высоцким на листе текста «Новые левые...», попробовав найти ответ на вопрос И.Симановского о выборе варианта 9-й строки (о «левых — правых»). Общие представления текстологии о хронологии появления поэтического текста вполне жизненны, очевидны и логичны: возникший позже вариант «отменяет» созданный ранее; написанное в основном столбце внизу «моложе» записанного там выше; написанное в строке родилось у автора раньше вписанного между строчек и на полях; зачеркнутые варианты предшествовали вписанным взамен, etc.

Теперь проанализируем детали конкретного источника. Примечательной особенностью рукописи является повторенная в двух местах с небольшой вариацией строка «Ох, сомневаюсь что левые — правые»/«Я сомневаюсь, что "левые" — правые» — да-да, та самая. Причем один раз она записана довольно странным образом: одиноко и перпендикулярно основному массиву текста, несмотря на наличие достаточного свободного места для «нормальной» (без верчения листка) записи. Поскольку общим закономерностям записи человеком текста это не соответствует, ищем — и находим — ситуативные причины такого размещения. Обратим внимание, что текст записан на официальном конверте с грифом Посольства Франции в Москве, в каких направляют приглашения на официальные мероприятия (указано там и имя Высоцкого как адресата). Скорее всего, фраза «Ох, сомневаюсь что левые — правые» — первое, что пришло в голову поэту и первое, что он зафиксировал на бумаге (еще не имея намерения «не отходя от кассы» писать целое стихотворение). Поэтому данные слова записаны параллельно посольскому грифу: т.е. поэт держал еще чистый конверт в его естественном, «читаемом» положении. Он ощущал этот прямоугольник до поры именно конвертом (причем конвертом важного документа) и втиснул фразу, которую боялся запамятовать, с самого края, чтобы, так сказать, по возможности не портить своими помарками. (То, что именно с этой строки стихотворение началось, косвенным образом подтверждается и тем, что заглавные строки с нею зарифмованы). Но затем, когда «стихи свободно потекли», автору пришлось развернуть конверт таким образом, чтобы на нем уместился максимально длинный столбец, и торопливо записывать нахлынувшие строки. О том, что запись велась второпях и в неудобном положении (вполне вероятно, что непосредственно на приеме), говорит нарастающее крутое сползание правого края строк.

А вот строчки «Не разобраться где левые, правые // Знаю что власть это дело кровавое» записаны не просто в самом низу, но и не срываются в штопор, в отличие от предшествующего текста (а ориентированы на листе достаточно аккуратно) — стало быть, возникли последними.

То есть вырисовывается следующая последовательность возникновения вариантов: 1. «Ох, сомневаюсь что левые — правые»; 2. «Я сомневаюсь, что "левые" — правые»; 3. «Не разобраться где левые, правые». И, таким образом, установленная хронология свидетельствует в пользу выбора варианта «Не разобраться, где левые, правые», который отмечен И.Симановским как традиционный, хотя и смущает его в художественном отношении.

Однако поставить на этом точку было бы преждевременным, поскольку слова «Не разобраться» автором зачеркнуты, но при этом ничем не заменены. Какова же причина? Автор не успел подобрать замену (или считал ее очевидной, поэтому не потрудился записать)? А может, вернулся к варианту «Я сомневаюсь...»?

На мой взгляд, более справедливо первое предположение, и вот почему. Две первых редакции являются вариацией игровой строки Высоцкого «Но свою неправую правую // Я не сменю на правую левую». Что не просто делает их вторичными, но и отсылает читателя к широко известной шуточной песне, что в данном случае едва ли уместно: поэт явно не настроен балагурить. Но очевидно и неполное соответствие записанного внизу варианта авторской позиции: вопрос не в проблеме идентификации им «правых» или «левых», а в отказе от обсуждения формальных нюансов в ситуации, когда ему очевидна — и отвратительна — бездумно разрушительная суть их действий.

В обстановке, которую можно вольно обозначить: «средь шумного бала», поэт, видимо, не успел подобрать нужное слово, но решительно вымарал слово неточное. Более того, в той же короткой рукописи подобное сделано трижды, причем замаранные «валяйте» и «Я не спою» не имеют вообще никаких вариантов: то есть все эти зачеркивания направлены не в прошлое, а в будущее данного текста, работу над которым автор, как видим, предполагал продолжить (но кто на сегодняшний день знает, осуществил ли он свое намерение?)

Ну, а в отсутствие других источников текст «Новые левые», на мой взгляд, следует обнародовать с примечанием о его незавершенности, используя позднюю редакцию 9-й строки: «[Не разобраться] где левые, правые», графически выделяя при этом зачеркнутую автором часть, — памятуя о неполном соответствии ее творческому замыслу поэта.
 

Основные моменты обсуждения

Альберт Галимов: Скорее всего, точнее было бы сформулировать: «Пушкин порой не дописывал строки (и даже слова), т.е. поменять термины местами. Ведь отдельные слова в рукописи реже встречаются в недописанном виде, чем строки. Чтобы не дописать именно слово, автор должен быть отвлечён чем-то очень серьёзным. А вот строки не дописывают чаще. Но это так, мои слишком дотошные копания.

Всеволод Ковтун: Дотошность в науке не бывает излишней. А мое построение фразы отражает профессиональный ужас текстолога, поскольку восстановить неполное слово значительно проще, чем неполную строку.

Илья Симановский: Выражение «...чтобы, так сказать, по возможности не портить своими помарками» не вполне понятно — вроде бы листок уже испорчен, где бы на нем ни было написано постороннее — в углу или нет.

Всеволод Ковтун: Дело ведь не в том, что Высоцкий собирался продать конверт букинисту в качестве нового, верно? Просто представьте себе ситуацию: ему неловко фланировать на светском приеме с неровно и плотно исписанной бумаженцией в руке. Тогда как пара слов в уголке такого же, как у всех присутствующих, конверта с приглашением — для случайного взгляда практически незаметна.

Илья Симановский: У меня самое первое впечатление было, что Высоцкий писал сверху вниз, а потом перевернул карточку и этот боковой вариант как раз последний, но потом отметенный.

Всеволод Ковтун: Ваша версия видится менее вероятной по нескольким причинам.
1. Зачем ему в принципе поворачивать листок, записав почти полный текст, но не исчерпав место? Чтобы быть вынужденным вертеть его, продолжая работу над черновиком и позже, перебеливая? Как правило, человек, действуя машинально, поступает наиболее эргономичным образом.
2. Никакой персональной привычки писать перпендикулярные строки при остающихся дырах за Высоцким не замечено. Наоборот, часто варианты образуют сбоку параллельный столбец — он, в общем-то, и в нашем случае возник — просто здесь он жидок. Причем не надо думать, что его спровоцировал барьер из «Г-ну Высоцкому», — на исходно чистых листах черновики Высоцкого выглядят так же.
3. Для одной строки там места с избытком. А если бы Высоцкий чувствовал, что слова продолжают идти, — он бы перевернул конверт или открыл его клапан. Но нет. Нижние строки записаны уже без суеты, уже, позволю себе сказать, с ощущением сделанного дела, не зря их аккуратное расположение так контрастирует с заваливающимися строчками, выплеснутыми на лист чуть ранее.

К.Елисеев: Можно ли попытаться расшифровать десятую строку в основной записи?

Всеволод Ковтун: «Мне дорогие терять* вас не хочется». *Или «...терпеть...», написанное с опиской.

К.Елисеев: Стало быть, это не «десятая строка», а заготовка для четвертой строфы?

Всеволод Ковтун: Там любопытная ситуация: торопясь зафиксировать идущие стихи в полной их протяженности, Высоцкий не дописывает последнюю строку 2-й строфы (содержащую наверняка очевидную для него рифму «Гевара» к «пара» и потому легко восстановимую): мы видим, что эта строка приписана справа, уже после того, как основной столбец был заполнен.
Так вот, не дописав 2-й строфы, поэт — для памяти — по-быстрому набрасывает своеобразный план дальнейшего текста: записывает подряд первые строки уже, видимо, пришедших в голову 3-й и 4-й строф («Я сомневаюсь...» и «Мне дорогие...» соответственно), а затем уже, не боясь ничего упустить, разворачивает 2-ю, 3-ю и 4-ю строфы в полноценные четверостишия, заодно редактируя и их начальные строки.

Илья Симановский: А попадалась уже подобная ситуация в других черновиках Высоцкого? Это его обычная манера?

Всеволод Ковтун: Вот такого же стройного примера навскидку не приведу. Но в принципе «опережающие» строки его черновикам присущи.

Роман Войтехович: И вообще, могут сочиняться без готового продолжения. Строка задает определенные рифменные возможности, иногда этого уже достаточно для первого подхода.

Всеволод Ковтун: Да. Даже для самого первого подхода — что мы имеем прекрасную возможность наблюдать в данном случае на примере еще параллельной грифу строки «Ох с   Ох, сомневаюсь что левые правые», предвосхитившей все стихотворение.

К.Елисеев: Если обнаруживаются списки (или поздейшие записи по памяти), сделанные людьми , близкими ВВС, как с поступать с ними? Правильно ли отдавать безусловное предпочтение черновому автографу?

Всеволод Ковтун: 1 — списки. Это зависит как минимум от установленных условий их возникновения (а как максимум — еще и от результатов анализа содержащейся там редакции текста). 2 — мемуары. Достоверность редакции, подтвержденной автографом, безусловна. Достоверность редакции, подтвержденной лишь мемуарно, не безусловна: память — инструмент несовершенный, это общеизвестно.

Илья Симановский: Вариант «я сомневаюсь» — единственный из трех, не зачеркнутый даже частично. Эта особенность не имеет значения при выборе окончательного варианта?

Всеволод Ковтун: В общем случае факт создания новой редакции является свидетельством отмены редакции предыдущей, даже если предыдущая не уничтожена — я этого момента кратко касался. (Другое дело, что бывают разные частные случаи — к примеру, отмена отмены (но на нее должно что-то указывать) или отложенный автором момент выбора (скажем, до этапа перебеливания или до встречи с редактором/цензором), etc. Об этом тома написаны (и еще написаны будут), просто я для наглядности немного сузил задачу, чтобы не утопить неспециалистов в потоке теории :)

И еще. Автор все-таки писал не наглядное пособие, а черновик. Черновик по определению автокоммуникативен, то есть создается в расчете на единственного читателя: на себя самого. Соответственно автору важно самому не запутаться — раз, и не упустить мысли — два. И довольно с него. А вот нам теперь предстоит понять именно траекторию движения авторского замысла, — которую он для нас специально не размечал. Придется изучить и зачеркивания, и расположение, и характер письма, и прочее, чтобы понять, насколько устраивала автора эта строка. Он написал ее и успокоился? Отнюдь! В нашем случае налицо ряд свидетельств обратного.

Конечно, все, что не было прямо декларировано автором, может быть рассмотрено сквозь призму разных трактовок. Я в своей — объясняю, от чего автор пытается уйти, к чему стремится. Мое объяснение а) основывается на конкретных особенностях рукописи и увязано с контекстом; б) непротиворечиво внутренне; в) выявляет цельный авторский замысел в его развитии. Любая другая трактовка, соответствующая перечисленным условиям, будет иметь такое же право на существование.