До чего же всё странно устроено: казалось бы — понедельник, что от него ждать? А он взял да и обернулся веселым денечком: солнце выплеснулось, и туман над Байкалом, молодой, нестойкий, мигом рассыпался по широким таежным бухтам — доживать свое недолгое время. И бегут мягкие зеленые воды, и золото первых лучей переливается на их покатых гребнях. Благодать такая — календарю не веришь, однако, на сердце — все равно понедельник. Три года назад в такое же чудное утро умер Владимир Семенович Высоцкий. Не на Байкале — в Москве, в своей собственной квартире. Просто разговор зашел о нем здесь, где он когда-то бывал, сидел вон на той замшелой коряге, переживая эту могучую и нежную красоту...
Улыбка на лице Абдулова вспыхнула неожиданно, как отблеск байкальской волны. Он говорит:
— Ребята, хотите расскажу об одном замечательном, самом замечательном дне, который мы прожили вместе? <...>
Абдулов — актер МХАТа. Хороший актер и человек убедительно честный. Однажды во время автомобильной катастрофы на Ленинградском проспекте Высоцкий спас ему жизнь. По-другому, впрочем, никто из них поступить не мог. Дружба их была не очень приметной для окружающих, однако надежной и по-мужски требовательной. Володя был с Севой или против Севы, но никогда без Севы. И так двадцать лет.
Теперь о том дне. 1979 год. Октябрь. Высоцкий приобрел «Мерседес». В тот же вечер приехал к Абдуловым, объявил еще с порога:
— Сева, мы отправляемся в Питер. И никаких возражений. На такой машине ты не ездил!
— Спасибо, — спокойно говорит Абдулов. — Я об этом только что мечтал.
— Мечтал? — Высоцкий озабочен. — Но ведь, постой-ка, ты даже не мог знать!..
— Тем не менее мечтал попасть в Питер. Не угадаешь, зачем.
Он покусывает губу, глаза в серьезном прищуре. Всеволод уверен: при феноменальной, цепкой памяти Высоцкого все варианты будут просчитаны мгновенно, и опережает ответ Володи буквально на секунду.
— Завтра — день Лицея, 19 октября.
— День Лицея! Ура!
Теперь на берегу Байкала Абдулов вспоминает:
— ...Утром въехали в Питер. Ни до, ни после такого Ленинграда я не видел. Отмытое до мраморного блеска небо, нет даже обычной ленинградской дымки. Город словно окунулся в голубую чашу с голубым воздухом. Еще вечером северную столицу мучил серый, нудный дождик, а сейчас морозец, неожиданно схвативший лужи, навел на весь облик города строгий лоск, отчего он стал сказочно-торжественным. Мы едем в Лицей возбужденные, радостные.
И вдруг — бац! Лицей закрыт: вечером будет какое-то мероприятие. Люди стоят, смотрят, переговариваются потихоньку. Мы среди них, но говорить ни о чем не хочется. Молчим. А потом короткий взгляд одной из сотрудниц самым чудесным образом нашел в толпе опечаленное лицо Володи. Она быстро повернула голову, что-то сказала остальным. Они даже не совещались, просто подошли и спросили:
— Кто с вами, Владимир Семенович?
И мне захотелось отозваться, крикнуть: «Я! Мы вместе!» Дурацкая боязнь, что о тебе забудут. Не крикнул. Пошел за Володей, ожидая злых шепотков в спину. Лучше бы через «черный ход» пропустили, как в магазины пропускают тех, о ком ты частенько поешь. Тихо, по-домашнему.
Но был только один спокойный голос седого человека в старомодном пальто с бархатным воротником:
— Сегодня у поэтов такой день. Их день.
Володя улыбнулся старику, а тот слегка приподнял велюровую шляпу. И на душе у меня стало уютно. Мир добр есть особенная, целительная прелесть в человеческом слове, произнесенном от доброты сердечной. Я, признаться, здорово ругал себя за худые мысли, — действительно, разве могли прийти к Пушкину ранним утром люди, способные зло шептать в спину? Чепуха какая-то!
Нам разрешили посидеть за партой Поэта, показали все, что можно было показать И слова здесь, в стенах Лицея, звучали музыкой, отраженной от старых стен, как от прошлого времени. Эхо пушкинских дней. И молчали мы наедине с Пушкиным, и расставание было нелегким. Володя в пояс поклонился нашей доброй спутнице, поцеловал ей руку.
Мы вышли из Лицея, пошли по тихим аллеям, любуясь красотой озер, покрытых прозрачным льдом, а на льду — пронзительно яркие листья, точно капли застывшего солнца Святое место, красота несказанная. Навсегда связанная с той самой осенью, которая очаровывала поэта. Помните?
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой.
Красою тихою, блистающей, смиренной...
За поворотом, у раскидистого дерева, опустившего к земле тяжелые ветви, прямо на нас вышла большая компания школьников. Ребята узнали Володю и остановились, а он вдруг спасовал перед детским любопытством, покраснел даже. Вообще Высоцкий был человеком застенчивым, никакая популярность другим его сделать не могла. Кому, может быть, и непонятно, как же так — вдруг после концертных залов вдруг мальчишки артиста смутили? Там работало его искусство, а здесь человек, еще полный пушкинской грусти, неожиданно сам оказывается центром внимания. Не по себе ему от этого, настроение другое, да и не хочет он вовсе быть заметным. Самый ближний к нему мальчишка, такой стройный, пружинистый, держал в руках гитару. Володя, стараясь замять неловкую ситуацию, скрыть смущение, немного торопливо сказал:
— Раз уж ты с гитарой, сыграй нам что-нибудь.
Мальчишка вопреки ожиданиям не растерялся. Глаза у паренька озорные, в их открытой синеве плывет багряный свет далекой осени Поэта. Потом поднял гитару, с вызовом, с любовью, вздрагивающим от собственной дерзости голосом запел:
— Извозчик стоит, Александр Сергеевич прогуливается...
Когда он кончил петь, Володя улыбнулся.
— Ты всё угадал Ты даже не представляешь, как мы тебе благодарны! Спасибо.
А мальчишка в ответ протягивает гитару и говорит:
— Теперь ваша очередь, Владимир Семенович.
И остальные подошли ближе, лица подняты к Володе, теперь на них нет любопытства. Ожидание, волнение есть. Они еще не умеют прятать свои чувства, не научились... Им очень хочется послушать Высоцкого. Я ни секунды не сомневаюсь — споет, он просто не может им отказать.
Володя пожал плечами:
— Спеть? Право, не знаю, что тебе ответить. Давай лучше почитаю.
Высоцкий откашлялся. И лицо его вдруг ушло от нас, стало совсем другим, и смотрел он уже глазами человека, который видит Пушкина. Живого. И не верить ему нельзя: там он — перед Александром Сергеевичем. Мне приходилось наблюдать такое же в «Гамлете», когда Володя неожиданно отстранялся, обрывался в другое время весь, целиком, вместе с сознанием уходил в мир своего героя. Чудо преображения вызывало во мне дрожь неизменно. Всегда! На многих — убедился, читая на концертах стихи Высоцкого, — производит такое же впечатление его поэзия, и тайна заключена не в особом построении слова, а в человеке, создавшем удивительные строки.
Есть ли истина в моих ощущениях? Точно утверждать не берусь. Но сейчас — трепетные детские взгляды, и Пушкин слушает с нами хриплый голос Володи:
Чем чаще празднует Лицей
Свою святую годовщину,
Тем робче старый круг друзей...
Читал Высоцкий правдиво, выстраданно. животворно. Александр Сергеевич был для Володи самым главным человеком на земле. Глубоко личное отношение к поэту озарялось сыновней преданностью, целомудренной любовью. Он не сеял пустых слов на светлую память поэта, он выражал свои чувства, читая стихи:
...Почившим песнь окончил я,
Живых надеждою поздравим,
Надеждой некогда опять
В пиру лицейском очутиться
И новых жертв уж не страшиться...
...Такой вот замечательный день был в жизни актера Всеволода Абдулова.