Ну скажите — сейчас слышно все, да? Нормально, — ну хорошо.
Итак, значит... Да что ж это такое!
Как называетесь вы как организация?
ИЗ ЗАЛА: {нрзб.}
ВЫСОЦКИЙ: Как?
ИЗ ЗАЛА: {нрзб.}
ВЫСОЦКИЙ: «Никак», просто никак, да? Такое сокращение — «НИКАК»? «Научно-исследовательское...», дальше? "НИ..."?
Ну хорошо, значит, дело вот в чем. Дело в том, что, конечно, я мечтаю всегда, чтоб вот была такая атмосфера. Разговора, встречи. Но, к сожалению, все-таки люди приходят в зал для того, чтобы слушать, а не разговаривать, верно? Хотя, может быть, наверное, в будущем возможно будет сделать так, чтобы можно было разговаривать и мне, и вам. Но сегодня я — к сожалению, а может быть и нет — буду все-таки произносить монолог. Вот. Ну, а вы уж потерпите, и если что-нибудь вы захотите узнать или спросить у меня — пожалуйста. Вы чувствуйте себя свободно, расслабьтесь, как говорится, откиньтесь на кресле и спросите. Хорошо бы не из личной жизни там, о... сколько раз женат, разведен, сколько детей, сколько получаешь, а что-нибудь другое — там, из творчества. Вот, или какие-то песни, кто что захочет. Хотя... Чего?
ИЗ ЗАЛА: Про карликов!
ВЫСОЦКИЙ: Про карликов? Возможно. Возможно. Всё возможно. Но потерпите, ладно?
Значит, давайте я начну так. Я работаю в Москве, в московском Театре на Таганке. Театр этот существует уже 12 лет. Я там работаю почти с самого основания Я не буду рассказывать, как он организовался, а я все буду свою тему и свою линию гнуть. Дело в том, что я посмотрел там спектакль, который называется «Добрый человек из Сезуана», в этом театре. И меня сразу же поразило в этом спектакле — кроме того, что он сделан был замечательно, очень ярко по форме, кроме того, что там артисты играли без гримов и почти не было декораций, и как-то они даже странно двигались по прямым углам, как будто бы по улочкам маленького города, кроме того, что они замечательно играли, — там было еще очень много музыки, песен и стихов. Причем, использованы эти и стихи, и песни, и музыка были таким образом, что как будто бы без них нельзя обойтись — то... то есть невероятно органично.
Но дело в том, что сам Брехт написал несколько так называемых «зонгов». Зонги ну, как я понимаю — это даже не песни, это стихи, которые должны исполняться под бесхитростную мелодию, ритмическую, наверное... Под какие-нибудь немногочисленные музыкальные инструменты для того, чтобы они не мешали слушать текст. Потому что зонгами прон... весь спектакль как бы обрамлен, и если бы не было этих зонгов, просто не существовало бы спектакля. Причем, они всегда поются в таких... Поют их два композитора и... которые написали музыку на стихи Брехта — это Хмельницкий и Васильев, актеры нашего театра. Они ведут себя как хозяева, усаживают публику, и они работают от имени театра. То есть, они не участвуют в спектакле, а просто в конце какой-то сцены выходят два вот этих человека, под аккордеон и гитару исполняют зонги — для того, чтобы еще более, как говорится, разжевать и объяснить публике только что произошедшее на сцене. А может быть, еще и для того, чтобы усилить впечатление, потому что песня никогда не мешала, а только помогала. Ну, и еще потому, что Брехт, вероятно, в своих зонгах сказал еще более в сжатой форме все, что он хотел сказать в пьесе. Поэтому без них просто обойтись нельзя.
Но не только так используется музыка в театре. Например, у каждого персонажа есть своя музыкальная тема. И вы через несколько минут, придя в театр, будете знать, кто выйдет сейчас из-за кулис. Потому что... Ну, например, даже вот Цирюльнику — такой есть комедийный персонаж — ему написана своя музыкальная тема, такая фривольная мелодия, легкая довольно, и он под нее даже подтанцовывает. Вообще, актеры двигаются соответственно с той музыкой, которая для них написана. Главная... Исполнительница главной роли Зинаида Славина, она исполняет даже целый... большой кусок пантомимы — без текста, что позволило вымарать целый большой кусок текста. Она почти без слов под музыку исполняет вот такой пантомимический номер.
И... И это не всё. А есть еще песни — так называемые «персонажные песни», которые — самая сильная часть, пожалуй, музыкальная этого спектакля. Ну, например, я играю там роль безработного летчика, и этот самый летчик в самом начале спектакля даже пытается повеситься — надевает себе петлю на шею... Но тут... Потому что он должен устроиться на работу, а там нужно дать ему... где-то достать денег, чтобы дать взятку. Потому что действие происходит у них, а не у нас, и там берут и дают взятки.
И... и он должен где-то достать денег и дать взятку. Ну вот. Но тут появляется девушка, которая обещает ему достать денег, и у них начинается роман большой... А в конце второго акта выясняется, что все это миф, и что ничего не произойдет, и он тогда в полном отчаянии выгоняет всех гостей со свадьбы и поет песню о Дне Святого Никогда.
Я вообще противник того, чтобы песня существовала как вставной номер в каком-то спектакле: играли-играли люди прозой, а потом почему-то ни с того, ни с сего, как черт из бутылки, появилась песня. «А-а-а!..» — как в оперетте. Но оперетта это определенный жанр, это совсем другое дело, это специально пишутся отдельные арии, специальная музыка, и люди разговаривают поставленными голосами: там, «— Пойдем в кино! — Пойдем! — В кино мы не попа-али...» — и так далее.
Ну, а музыкальный спектакль, который, как у нас теперь принято называть «мюзикл»... Причем, «мюзикл» — это слово-то ведь не наше, а — их слово. И, причем, они сделали такие мюзиклы, как, например, «Вестсайдская история» — это нужно еще до-олго-долго для того, много времени для того, чтобы сделать подобный мюзикл у нас. Потому что это самая вершина из всего, что я когда-либо видел...
И они сейчас продолжают делать мюзиклы, и очень удачно. Вот. А мы почему-то делаем «музыкальный спектакль» — а как он делается? Это берется нормальный текст прозаический, вставляются в него песни — и начинают петь песни, ни с того ни с сего. Вот. Я всегда возражаю, чтобы песни были в спектакле вот таким образом.
А когда они существуют в спектакле тогда, когда ты уже не можешь — ну, кажется, что уже всё, уже нельзя, никуда не прокричишься, уже потолок! И всё, и ты... Уже больше некуда выше прыгнуть! Всё! Последняя ступенька! И кажется, что всё, и на этом надо кончать... — тогда тебе на помощь приходит песня. Ты можешь запеть, затанцевать — все, что понадобится.
Вот в данном случае... Я вообще, как один человек написал, играю так, что, там, ходят ходуном подмостки (но я этого не замечал). В общем, я всегда выкрикиваю свои роли, играю как в последний раз... И вот в этот момент, в конце второго акта в «Добром человеке из Сезуана» он уже кричит, этот мой персонаж, безработный летчик, о том... о Дне Святого Никогда. И кажется, что уже выше нельзя кричать, и в самый момент, самого высшего нервного напряжения появляется — ему на помощь приходит — песня... И так — есть такие песни у нескольких персонажей.
Вот это было начало знакомства моего с театром. И я начал работать там с большим удовольствием, тем более, что я стал писать потом сам для театра.